13 лет назад Анета Гадиева и Эльвира Туаева оказались в заложниках в первой бесланской школе. Трагедия в Кемерове заставила их с новой болью вспомнить о тех страшных днях и поддержать родителей, которые трагически потеряли своих детей.

Эльвира Туаева: Так, как мы, родителей Кемерова никто не поймет

   Как мать, которая была очень счастлива со своими детьми, у которой было большое женское счастье, я могу сказать, что потерять ребенка – это ни с чем не сравнимая боль.

   Когда мы услышали, что такое случилось, особенно когда мы узнали, что они, как и наши дети, заживо сгорели… Потерять ребенка – одно, а вот эти мучения… Я считаю, что в цивилизованной стране, в современном мире такое вообще не должно происходить. Но это произошло, к сожалению.

   Мы, комитет матерей Беслана, всегда говорим, что единственная наша цель – это память о наших детях. Вся наша работа сводится к тому, чтобы такие трагедии не повторялись. В современном мире дети не должны так умирать.

   Когда говорят: «Время лечит, продолжай жить», я с этим не согласна. Даже если ребенок умирает от болезни и близкие к этому готовятся – это страшная трагедия. А как жить, когда со здоровым ребенком выходишь утром – в кафе, в школу, развлечь его – и такое случается? Ничто не лечит.

   Когда я услышала о трагедии в Кемерове, то в первую очередь подумала – может быть, это кощунственно звучит – не о детях, которые уже погибли, а о родителях, которые остались жить после них. Это мука – представлять и знать, как погиб твой ребенок. Любой матери и любому отцу легче умереть, чем жить вот так. Я говорю это, потому что я это чувствую. Я была в этом зале, я сама была ранена.

   Рядом с моими детьми похоронена мать со своими двумя детками. Я честно говорю, без всякого пафоса: когда я прихожу на кладбище, я ей завидую. Потому что пережить своих детей – это страшное горе. Потому что после такого – это не жизнь, это существование.

Туаева Эльвира, Артур и Георгий с портретами убитых Карины (7 класс) и Хетага (5 класс).

Частичку своей души мы бы хоть сейчас им отправили

   Мы от комитета планируем поехать в Кемерово. Как, когда – не решили, но мы поедем обязательно. Так, как они нас поймут, как мы их поймем, никто не поймет. Мы можем даже не говорить, просто вместе поплакать.

   Когда с моими детьми это произошло, я полгода умирала. Даже физически мне легче стало, когда я поставила себе цель: я не должна жить, я не буду жить. Психологи, врачи – я никого не признавала. Пока я сама себе не сказала: мои дети погибли, я выжила, значит, я для чего-то нужна на этой земле.

   Вот и они так же должны сказать себе, но им нужно время. Они это переживут, но их постоянно надо поддерживать. Я им желаю просто сил. Бог им даст эти силы. Им дети их дадут эти силы. Но им нужно время. Частичку своей души мы бы хоть сейчас им отправили, лишь бы им от чего-то стало легче.

   Я запомнила один разговор со своим отцом. Его уже нет, Царствие ему Небесное. После этого он три года пролежал, цветущий мужчина слег и не встал больше, сказал, что не имеет права после этого жить. Он у меня такой строгий был, в ежовых рукавицах нас держал. А после этого посадил рядом: «Доченька, если тебе от чего-то легче станет – курить, пить – я тебе ничего никогда не разрешал, но если от чего-то легче станет, я тебе все разрешаю». Я ему ответила: «Пап, от чего мне может быть легче?» И мы вместе с ним рыдали. Нет лекарства, нет слов, никто еще эти слова не придумал, от которых станет легче. И боль меньше не станет, просто они научатся с этим жить. Дай Бог им сил.

Сохранили же концлагеря – памятники войны, и школа должна быть

   Все эти годы рядом с нами в первую очередь были наши родные, а родные у нас – вся Осетия. Когда называют официальное число пострадавших, я с этим не согласна. Вся Осетия – пострадавшие. У нас корни и фамилии так переплетены, что кого ни спроси, каждый, пусть не напрямую, но косвенно с трагедией связан.

   Нас поддерживал весь мир, это не пустые слова. Мы читаем книгу памяти: весь мир с нами, откуда люди только не приезжают. Опять на высоком уровне мы подняли вопрос, чтобы школу сохранить как напоминание. Детей прямо автобусами привозят, взрослые приезжают смотреть. С детьми поговоришь о том, как наши дети себя там вели, как спецназовцы ценой своей жизни спасали – и у них лица меняются, они записи оставляют, что приехали в душе одни, а уезжают совершенно другие.

   Ведь сохранили же концлагеря, памятники войны. И школа должна быть. Чтобы она несла воспитательную функцию для детишек, а для взрослых и для власти, которая все это допустила, была как укор на все времена.

   Позор для тех, кто это допустил. Позор, может, некрасиво звучит, какое-то другое слово можно подобрать…

   Многие говорили, что школу надо снести. И сейчас мы столкнулись с этим мнением: тяжело даже заходить туда, зачем вам это нужно, надо было сразу снести, надо было отпустить и забыть. А что мы можем забыть? Своих детей? Как снести? Снести и построить храм? Храмов много по всей стране и в Осетии, в любой можно зайти и помолиться. А когда в зал зайдешь, на многое глаза открываются.

Почему есть только награжденные, но нет наказанных?

   Следствие до сих пор продолжается. Ни один человек не наказан. Есть только награжденные и повышенные по карьерной лестнице. А наших детей не вернуть. Очень страшно, но это факт, это наша история. Пусть меня простят наши дети, пусть меня Бог простит, но даже цыпленка когда кто-то убивает, спрашивают, кто это сделал. А за такое злодеяние кто ответил?

Я очень часто хожу в следственный комитет. Я не могу туда не ходить. И очень часто спрашиваю: «Чем вы занимаетесь? Вы сидите, зарплаты получаете…» Из раза в раз одно и то же: устанавливаем личности. Ну, если вы не можете, тем более мне как-то сказали, что время упущено, тогда уже закройте дело.

   Если есть постановление о невозбуждении уголовного дела против членов оперативного штаба, о каком следствии еще может идти речь? Но если бы расследование провели, эти фамилии остались бы в истории, осталось бы в истории то, что они не справились, что кого-то наказали, кто-то хоть ответственность понес.

   Никаких выводов из бесланского теракта не сделано. Мы знали, что во властных структурах есть даже награжденные, но не знали, сколько, и подали ходатайство. Когда нам озвучили это число, мы рыдали: там огромное количество награжденных и повышенных, а не уволенных или наказанных. Никакой цены для наших детей… Случился теракт и случился.

   Это я и не могу простить: упустить время и три дня ничего не сделать. На наших глазах дети наши умирали, а они сидели и не знали. У нас есть протоколы, есть показания, которые они давали. Там фактически никакого штаба не было, никакого согласия, не было одного руководителя.

   Нам говорят, что после Беслана очень многое изменилось. Мы этого не чувствуем. Конечно, безответственность порождает новое преступление. Когда люди не боятся наказания, тогда у нас появляются новые Бесланы. И никто меня не переубедит, что после Беслана что-то в лучшую сторону изменилось, по крайней мере лично я этого не чувствую. Люди не могут спокойно выпустить своих детей. Каждый день каждый боится за своего ребенка. Столько структур, столько уходит средств на их обучение, на нашу якобы защиту, но нет никакой защиты. Мы беззащитны внутри своей страны.

   Я лежала в Москве первый год, и меня доктора спрашивали: «О какой правде ваши женщины говорят? Терактов много. Пришли террористы и взорвали». Если бы и было так, если бы террористы пришли и взорвали моментально, как это часто бывает, и то есть вопросы, как они прошли. Но три дня на моих глазах моих детей…

   Вы даже не представляете, что они мне говорили. «Дай мне, мама, каплю воды, я сейчас умру». Я эту воду сейчас пью, вы понимаете? Я еду ем… Наши дети герои. Не только мои, все наши дети. Как они поддерживали друг друга. Девочка моя в седьмой класс перешла. Ее зовут – то есть звали – а для меня зовут Карина. Она мне говорит: «Мама, ты не переживай…»

Анета Гадиева: Власть должна отвечать за безопасность, или трагедии будут повторяться

   Если возникают такие аналогии, значит, Беслан и Кемерово сопоставимы. И там, и там мученическая смерть детей. И там, и там чья-то недоработка, преступная халатность и безответственность.

   Передача Соловьева, по-моему, была, выступал депутат Нилов. Сравнивая Беслан и Кемерово, он сказал, что в Беслане-то все ясно, были террористы и их настигло возмездие, от этого есть какое-то облегчение. Да, мы знаем, что террористы пришли и захватили школу. Это одна сторона. А другая сторона – это те структуры, те должностные лица, которые непосредственно должны были обеспечить безопасность, они не сработали и не ответили за это. Все они, наоборот, пошли на повышение. Они не понесли совершенно никакого наказания, и, естественно, это еще больше делает нас несчастными.

   После пожара в Кемерово президент Путин задавал вопросы: почему, почему, почему и еще очень много почему. Вот эти «почему» после Беслана так и остались. Эти «почему» проявляются дальше, в других страшных трагедиях.

   Почему террористы смогли собраться вместе в селе Пседах в Ингушетии, рядом с Сагопши. Из этих двух сел были в основном террористы. Там же живут люди. Неужели никто из местных не видел, что там образуется такая группа? Они беспрепятственно доехали. Большинство из них были либо под следствием, либо должны были нести наказание, но они все почему-то оказались на свободе. Почему-то у них было оружие наших вооруженных сил. Очень много «почему» и нет ответов.

   Если бы эти ответы были, по крайней мере, когда происходит очередная трагедия и руководство страны говорит: «Допустили халатность, безответственность, нарушили то-се» – у нас бы сердце так не сжималось. Мы бы не начинали опять созваниваться и говорить друг другу: «Посмотри, какие они вопросы задают. Значит, у нас этого не было?» Конечно, боль потери никогда не уйдет. Но боль от несправедливости – ее могло бы быть меньше.

   Слова дойдут до них позже – сейчас нужно просто быть с ними рядом

   Первое время, когда это случилось, до меня вообще никакие слова не доходили. Кто-то был рядом, наверняка были какие-то слова поддержки, но я совершенно ни на что не реагировала. Одна моя подруга приезжала ко мне, оставалась у меня, слушала мое ночное рыдание, молча это выносила. Я запомнила это ее молчаливое присутствие. Она просто была рядом.

   И сейчас я думаю, что все слова до них дойдут позже. Сейчас с ними нужно просто побыть рядом и выносить все, что они будут говорить, их слезы.

  Когда мне говорили, что жизнь продолжается, у меня все разрывалось внутри, мне хотелось, чтобы все закончилось, чтобы и жизни не было, чтобы все исчезло.

   Но как бы ни было, жизнь сильнее смерти. Пусть у них появится такая цель, что-то такое, на что они могли бы направить свою нерастраченную любовь. Чтобы чем-то их сердце чуть-чуть успокаивалось. Скорбь не пройдет, она, может, немного сотрется, но эта пустота от потери ребенка ничем не заполнится. Она будет. В память о своих детях они должны жить, хотя бы ради того, чтобы ходить на могилки, чтобы эти могилки были ухоженные. Чтобы о детях, которые сейчас ушли, еще долго помнили. Пока их помнят, они живы.

   Есть просто ответственность перед родными, перед оставшимися детьми. И эта ответственность будет заставлять их жить дальше. Есть вера. Сначала я категорически не принимала ее, а потом пришло осознание, что душа твоего ребенка бессмертна. Если бы не было веры в это, было бы невозможно.

Если в России не изменится сама система, еще лет 200 у нас не будет благоприятного пространства для жизни

   То, что мы [комитет матерей Беслана. – Прим. ред.] были вместе, и то, что у нас был смысл – мы их не смогли спасти, но мы в память о них добьемся справедливости – помогло нам выжить в то время. И, наверное, сейчас помогает. Теперь я уже могу анализировать и понимаю, что, если бы этого не было, не было адреналина какого-то, то я не знаю, как из всего этого можно было бы выйти.

   Нас в комитете около 10 человек. Мы работаем по собственной инициативе и на свои средства. Мы добровольно жертвуем свое время, здоровье и нервы во имя памяти. Ежедневно у нас бывают дела, встречи, мероприятия, мы в постоянном контакте друг с другом. Вот в эти дни особенно много дел, все связано с Кемеровом. Моральное состояние ужасное, ты все заново переживаешь. В память о погибших мы в школе, в нашем спортзале, проводили акцию – зажигали свечи. Во Владикавказе были памятные мероприятия, мы присутствовали, перед школьниками слово сказала Сусанна [Дудиева, председатель комитета. – Прим. ред.].

Акция памяти жертв пожара в Кемерово в школе Беслана. 

   Мы сотрудничаем с органами местного самоуправления, с республиканской властью. Бывают вопросы социального характера, кому-то необходима медицинская помощь, кому-то помощь по дальнейшему образованию.

   Например, выяснилось, что уже два года мемориал «Город ангелов» не финансируется правительством республики, нам об этом сообщил смотритель. Мы удивились, так как не знали, в каком объеме он финансируется, на что тратятся эти средства, это было совершенно непрозрачно. Если бы мы, комитет, об этом знали, естественно, мы бы этот вопрос поднимали и, я думаю, мы бы его смогли решить.

   Когда были разговоры о том, что кладбище передадут из республиканского ведомства в районное, мы высказали свое возмущение, сказали, что вообще хотим, чтобы финансирование было федерального уровня, и проблема вроде бы была решена.

   Теперь нам объясняют, что вопрос в финансово-хозяйственных нарушениях. Смотрителю предложили условия, на которые он не пошел, и в результате не было финансирования.

   Это вина и той организации, которая курирует комплекс, она недостаточно ответственно подошла к вопросу, и, конечно же, виноват смотритель, потому что нужно было поднимать вопрос, устранять ошибки. На сегодняшний день вопрос решен. Вроде бы пошли навстречу смотрителю, разблокировали счета и будут перечислять средства.

   После нашей трагедии первое время я в порывах что-то писала, мне хотелось до кого-то достучаться, докричаться. Я написала президенту письмо и запомнила эти свои слова: «Если в России после страшной бесланской трагедии ничего не изменится, не изменится сама система, еще лет 200 у нас не будет благоприятного пространства для жизни».

   Пока мы сами не изменимся, пока мы сами не будем ответственными за будущее наших детей в глобальном смысле, а не так, что я зарабатываю для своего ребенка, я его кормлю, учу, слежу за его здоровьем, но не думаю, что оставлю ему после себя, какое пространство, какую среду, такие трагедии будут продолжаться.

   И пока не будет жесткой ответственности за неисполнение должностных обязанностей, пока не будет жесткой ответственности за то, что в принципе люди, которые у власти, должны обеспечивать безопасность, ничего не выйдет. Должен быть закон, ответственность и культура народа.

(Наталья Костарнова, 04.04.2018 г.)