«Отсюда никто не выйдет живым, — сказал террорист. — Мы все отправимся на небеса».
Наступало утро второго дня. Ночью в Беслане прошел дождь, но в спортзале, на полу которого сидели более тысячи заложников, воздух был спертым и смрадным. В плотно закрытых окнах вместо стекол — белый пластик. Из-за этого создается впечатление, что за окнами ничего и никого нет. Только этот спортзал с заложниками и террористами во всей Вселенной.

   В открытую форточку под самым потолком виднеется столб с проводами. На одном из них среди капель дождя сидит птичка. Оказаться бы на ее месте, вырваться на свободу! Пробежаться бы еще раз по влажной траве, окунуться в обжигающе-холодные воды горной речки.

   «Если со мной что-то случится, мама останется одна», — подумала я. Мне стало жаль и себя, и маму. И я заплакала. Мальчик, сидящий напротив, с удивлением посмотрел на меня. Я вытерла слезы.

   «Молитесь!» — снова послышался голос террориста.

   Меня крестили в детстве. Этот день запомнился мне на всю жизнь. Но в церковной службе я ничего не понимала и знала единственную молитву — «Отче наш».

   Мысли унесли меня в Алагир, небольшой райцентр в Осетии, где прошло мое детство. Излюбленным местом для меня здесь был церковный двор. В храме и дворовых постройках размещался музей, но двери храма почему-то всегда были закрыты. Собор в византийском стиле был построен в 1853 году по проекту князя Григория Гагарина. Обнесенный высокой каменной оградой с бойницами, он напоминал крепость. Небольшой погост с покосившимися крестами зарастал бурьяном. Время здесь словно останавливалось: тишина, покой, умиротворение. Отрешенность от внешнего мира. «Что происходило здесь раньше? — думала я, сидя на покосившейся лавочке. — Где теперь люди, которые строили это величественное здание? И что там, внутри?»

   Как-то я пришла сюда с тетей. Впервые огромные металлические двери были открыты. Мы вошли в полумрак церкви, и удивительное восторженное чувство причастности к чему-то неземному охватило меня. Со стен грустно смотрели лики святых. «Это росписи нашего знаменитого поэта и художника Коста Хетагурова», — сказала женщина, которая вела экскурсию в соборе.

   С удивлением вглядывалась я в темные лики, и они казались мне знакомыми. В церкви пахло опустевшим домом, который хозяева покинули в спешке.

   Мне вспомнился рассказ маминой родственницы Нины Дзилиховой о том, что происходило в Алагире после революции.

   Когда новая власть закрыла храм и изгнала из него священнослужителей, ночью из опустевшей церкви послышался женский плач. Сторож открыл дверь, обошел помещение и, никого не обнаружив, снова повесил на дверь замок. Плач в церкви не стихал неделю. Слух об этом распространился по всему ущелью. «Это плачет Богородица», — говорили люди.

   Новые власти Алагира стали искать человека, который бы снял с церкви крест. Но никто на эту работу не соглашался. Дело поручили одному из местных большевиков по фамилии Ревазов. Три дня пилил он основание огромного медного креста, а когда спустился с купола, все увидели, что голова его трясется. Впоследствии он погиб на фронте, а его мать, завернувшись в пуховые платки, бросилась с Бирагзангского моста в бурные воды сумасшедшей горной реки Ардон. Ее занесло в мельничный затон, мельник вытащил женщину из воды, но она была уже мертва.

   Вскоре в храме открыли филиал респуб­ликанского музея краеведения. Восковые фигуры старика, пожилой женщины, молодой невестки и ребенка в люльке, должны были, по замыслу организаторов, поразить воображение посетителей и отвлечь от мыслей о Боге.
Из камня разобранной колокольни был построен кинотеатр «Комсомолец».

   Памятный крест в спортзале бесланской школы, где террористы удерживали заложников

***
   «Мама, я хочу яичницу», — детский голос вернул меня в спортзал. Ребенок плакал и повторял одну и ту же фразу.
   От невыносимой жары пот струился по всему телу. Длинные волосы облепили мое лицо и шею. Были бы ножницы — состригла бы их!
   …Наступал третий день мучений заложников. Люди, изможденные жаждой, голодом и бессонницей, теряли ощущение реальности.
«Если сегодня нас не освободят, мы так и умрем сидя, тесно прижавшись друг к другу», — подумала я.

   «Подвиньтесь, подвиньтесь, не видите, моей сестре плохо», — девочка лет тринадцати пыталась уложить на пол младшую сестру. Та была без сознания. Когда младшей из девочек стало лучше, старшая заинтересовалась серебряным перстнем на моей руке. «Подари мне его», — попросила она. Я сняла перстень, она надела его на палец, но украшение соскользнуло на пол. «Оно тебе велико, и ты его потеряешь, — сказала я. — Когда мы выйдем отсюда, я обязательно тебе его подарю».

    Несколько месяцев потом я искала эту девочку. Неужели она осталась там, в сгоревшем спортзале? Встретила ее случайно в поликлинике, в кабинете психолога. Она рассказала, что их отец (они азербайджанцы) долго искал их в больницах, потом в морге.

   Видя, что многие не могут опознать в обгоревших телах своих близких, он сказал жене: «Если мои дети останутся живы, я приму православие». Он сдержал слово. Семья приняла Крещение.

  Сдержала слово и я, подарив свой перстень девочке.

***
Шум в зале нарастал. На заложников уже не действовали ни окрики террористов, ни автоматные очереди поверх голов сидящих. Места становилось все меньше, невозможно было даже вытянуть ноги.

   Меня преследовало видение: белый пластик в одном из окон — первом от кабинета тренеров — разлетается на мелкие кусочки, открывая путь к свободе. Если мне суждено выйти из зала, то только через это окно. И я стала медленно, ползком, пробираться к нему. Когда взобралась на подоконник и вытянулась на нем, поняла, почему, в отличие от других, здесь никто не сидел: вдоль широкой доски была прибита рейка. Острые грани ее впились мне в позвоночник.

   Гул голосов то удалялся, то снова возникал — я проваливалась в забытье. За три дня не выпила ни глотка воды.

   Только раз мне удалось подойти к крану, набрать в ладони воды. «Не пить» — прикрикнул стоявший рядом боевик с автоматом, и я, плеснув воду в лицо, не посмела сделать даже глотка.

   Скорей бы все закончилось. Только без боли. Вспомнился фильм «Страсти Христовы», который 31 августа показывали в районном ДК. На экране было столько крови, боли и страданий, что большую часть фильма я просидела с закрытыми глазами.
   И мысли вновь перенесли меня в благословенную тишину алагирского храма.

   В конце 1980-х в нем начались богослужения. Первый раз мы пришли сюда с мамой на Пасху. Помню, как поразили меня радостное сияние десятков свечей, запах ладана, крестный ход и ликование прихожан. Их было еще не очень много — по праздникам в церкви дежурили сотрудники райкома партии.

   Над куполом храма снова засиял золоченый крест, звон колоколов разнесся по всему Алагирскому ущелью.
   Событием для меня стало крещение. Отец Геннадий Тюфлеев, один из первых служителей возрожденной церкви, подарил мне в тот день икону Казанской Божьей матери и складень с изображениями московских храмов. Я храню их по сегодняшний день.
Отца Геннадия вскоре перевели в один из ставропольских приходов.

   …В Алагире выросло новое поколение, увеличилось число прихожан, в районе открылись новые храмы и два монастыря: мужской — в Фиагдоне и женский — в Тамиске.

Мы с мамой переехали жить из Алагира в Беслан. Работали в редакции районной газеты: мама — редактором, я — фотокорреспондентом.

***
   1 сентября 2004 года я отправилась готовить фоторепортаж из лучшей бесланской школы — №1. В ней когда-то работали мой дед — преподаватель математики Давид Захарович Аликов и бабушка — кубанская казачка, учительница начальных классов Прасковья Алексеевна Ипполитова.

   … Все тело болело, как открытая рана, деревянная рейка исполосовала спину. Светильники, которые горели в спортзале круглосуточно, вдруг мигнули и погасли. Из коридора, соединяющего спортзал со школьным зданием, выбежал встревоженный террорист с перевязанной рукой, посмотрел на погасшие светильники и снова скрылся в коридоре.

   Звук, огромный, похожий на баобаб, прокатился по залу. Меня словно с размаху ударили кирпичом по лицу, ноги обдало жаром. Как в том моем видении, рассыпался в оконном проеме пластик, я выпала из окна и оказалась на заднем дворе школы. Не зная, в какую сторону бежать, я промчалась вдоль всех окон спортзала, перелетела через огромную белую каменную ограду, перепрыгнула еще через одну ограду из сетки-рабицы и оказалась между двумя металлическими гаражами. Оставалось перепрыгнуть через железную калитку между ними. Но тут мой взгляд упал на стену пятиэтажного дома — развороченное взрывом окно и черная закопченная стена. Значит, и там — террористы. Они — во всем городе. Надо спрятаться.

   Я упала на землю, накрылась куском лежавшей тут же фанеры и надела на голову поилку для кур. Террористы, которые, как мне казалось, должны погнаться за мной, не должны меня найти.

   Из школы не доносилось ни одного звука. Потом рванул еще один взрыв, послышался многоголосый крик, загрохотали автоматы.
Куры, которые разгуливали вокруг меня, разом куда-то спрятались. С дерева над моей головой посыпались изрезанные пулями обрывки листьев. В металлическом гараже дважды что-то взрывалось. Это в тридцати сантиметрах над моей головой металлическую стену пробило пулеметным снарядом.

   Я оказалась на линии огня.

   Моя молитва была горячей и беспрерывной. Это был беззвучный крик к Николаю Чудотворцу. Я твердо знала: в тот миг, когда моя молитва прервется, в меня попадет пуля.

   Сверху с ревом проносились вертолеты.
   Сколько я пролежала между гаражами — не знаю. В какой-то момент шум боя стих, и я услышала мужские голоса. За железной калиткой во дворе пятиэтажки кто-то разговаривал по-осетински.
Сейчас или никогда!
   Я вскочила и всем телом бросилась на калитку: «Помогите!».

   Мужчины, среди которых я узнала прокурора района Алана Батагова, подхватили меня и под прикрытием пятиэтажки быстро пронесли через дворы и огороды на соседнюю улицу, где стояла вереница машин. Меня посадили в скорую, дали пластиковую бутылку с водой и вместе с другими заложниками, в основном детьми, отвезли в больницу.

   Мест в палатах не хватало, и нас уложили на кроватях по двое. Пришла пожилая женщина-санитарка с ведром воды и мокрой тряпкой каждому из нас обтерла руки и ноги. Чувство нереальности и удивления не покидало меня, и я никак не могла поверить, что осталась в живых. Это ощущение не проходило много месяцев.

   Прошло время. Бог даровал мне новую жизнь. Я вышла замуж, уехала в Москву. Судьба привела меня в семью с богатой историей. Мой свекор Вадим Всеволодович Цаликов был первым осетином, который после многолетних гонений на Церковь решился стать священником. В сан был рукоположен в конце 1950-х годов прошлого века. В годы перестройки отец Вадим был направлен архиепископом Ставропольским и Владикавказским из Пятигорска, где жили Цаликовы, в Осетию благочинным.

***
   Прокурор Алан Батагов, вынесший 3 сентября из горящего спортзала многих заложников, принял Крещение.

   Во дворе первой школы завершается строительство православного храма.
   В день, когда в Беслане отмечали десятилетнюю годовщину теракта, в спортзале была отслужена литургия. Священник со Святыми Дарами стоял на том самом месте, где когда-то сидела в числе заложников я.
   Недалеко от моего дома, на Николо-Архангельском кладбище, где расположен мемориал воинов, отдавших жизнь за Отечество, покоятся спецназовцы, погибшие в Беслане. По мере сил и возможностей стараюсь навещать их.
   Первый московский храм, который я стала посещать, был храм-музей святителя Николая при Третьяковской галерее в Толмачах. Мудрые советы протоиерея Андрея Румянцева помогли мне обрести душевное равновесие.
   У Бога много чудес, и Он ведет нас по дорогам жизни, немыслимым и нам не ведомым.

***
   Я побывала в тех храмах, изображения которых подарил мне в день моего крещения отец Геннадий.
Но где бы ни приходилось мне бывать, я всегда храню в памяти алагирский Свято-Вознесенский собор. Во дворе этой церкви, среди бурьяна, начинался мой путь к Богу. Эта дорога проходила и через спортзал бесланской школы. И именно там, перед лицом смерти, я узнала, как велики любовь и милосердие Бога к человеку.

(Фатима Цаликова - Аликова)