Стыдно и грустно, что мы не научились скорбеть и молчать вместе, потому что я уверена, что дети сверху это все видят и им за нас стыдно.

   Мне было 15. Я шла в 10-й класс, мой младший брат в 5-й. Мы учились в седьмой владикавказской школе. Линейки у нас не было, мы сидели на уроке, к нам вошли и сказали звонить родителям, чтобы нас забрали. Никто толком ничего не объяснял, говорили о захвате школы в Беслане, потом о двух или трех школах. Было страшно, хотелось верить, что это неправда. Я думала о брате, хотя ему едва ли что-то угрожало. Мама забрала нас.

   Потом были часы перед телевизором, почти без слов с немыми вопросами в глазах. Тогда говорили телевизоры, а люди молчали, молились, верили и надеялись. Но эту самую надежду плавило до ужаса горячее и беспощадное солнце того сентября, ее расстреливали с первого по третье сентября 2004 года, а потом надежду в человечность сожгли в спортивном зале 1 школы города Беслана. Ее расстреляли 334 раза, хотя пуль и снарядов было выпущено гораздо больше. Стреляли, как трусы, в спины убегающих из ада детей. Потом молчали телевизоры, а люди плакали и выли от боли. Беслан оделся в черное, хотя нет, тогда в черном была вся республика, страна, казалось, весь мир рядом с пострадавшими. А сейчас, сейчас что-то сломалось в нашем умении быть вместе.

   Помню, как меня не пустили на похороны моей родственницы, которая навсегда осталась 15-летней девочкой с несбывшимися мечтами. Меня периодически мучали кошмары, но что такое кошмары по сравнению с тем, что было там. После я была и в школе, и в "Городе ангелов" ни один раз. Чувства, которые ты испытываешь, когда ты идешь по залу и кладбищу, где с фотографий и надгробных плит на тебя смотрят сотни счастливых детских глаз, не передать. Нет такого слова ни в русском, ни в английском языке, потому что не было раньше такой трагедии и, дай Бог, не будет ни в Осетии, ни в другой точке Вселенной.

   Я всегда со страхом и ужасом жду сентября, зарекаясь не смотреть и читать про Беслан, но я с маниакальной настойчивостью смотрю и читаю все, переживая те дни снова и снова, я даже не пытаюсь вытирать слезы. Мне противны попытки манипулирования трагедией.

   Вчера меня спросили: "Как меня изменил Беслан?" Я не знаю, как меня изменил Беслан. Кто-то называет те дни точкой невозврата. Мне все время хочется просить прощения у тех, кто был и остался в этой школе. Мне стыдно и грустно, что мы не научились скорбеть и молчать вместе, потому что я уверена, что дети сверху это все видят и им за нас стыдно.

   Мне кажется, что часть меня, как и всего осетинского народа, сожгли в том зале. Это была лучшая, светлая часть нас всех. Беслан для меня — осколок, который боец получает в битве, его нельзя удалить, он болит постоянно, ты просто привыкаешь к этой тупой ноющей боли. А еще Беслан для меня — надежда, которая воскресла и выжила вместе с теми, кто выжил, кто спасал и помогал заложникам, несмотря и вопреки всему. Дети Беслана стали совсем взрослыми, многие из них родители, а это значит, что в Беслане есть вера, любовь, надежда и жизнь, которую не удалось разрушить.

   Сейчас в Беслане вахта памяти, сейчас многие снова идут в школу и в "Город ангелов". Я очень хочу, чтобы весь мой небольшой народ мог хранить в себе эту память и быть единым целым, хотя бы в такие дни.

Алана Сабеева