Чьи приказы исполнял Полковник.

Два месяца в Верховном суде Северной Осетии идет судебный процесс над террористом Нурпашой Кулаевым. Более ста потерпевших дали показания в суде. Несмотря на усилия прокуратуры формализовать и эти показания, поставить потерпевших и их адвокатов в рамки, установленные еще на предварительном следствии, позиция гособвинения основательно разрушена и не совпадает с той картиной, которая складывается из показаний потерпевших. По сути, только сейчас в суде и началось настоящее и, что важно, публичное расследование бесланского теракта.

Дело в том, что показания потерпевших (бывших заложников и их родственников), данные в суде, считаются юридическим доказательством.

Уже можно считать доказанным факт, что боевиков было более 32 человек. Что захват школы осуществляли три отдельные группы террористов. Что боевики были не только хорошо и профессионально вооружены, но и оружия у них было МНОГО. И оружие это, по всей видимости, было привезено в Беслан заранее, и не на одной машине, как это установлено на предварительном следствии.

Следователи Генпрокуратуры, а теперь и гособвинение, большей частью ссылаются на показания Н. Кулаева. Но в суде уже было не раз доказано, что первоначальные показания и конечные показания, данные Н. Кулаевым в следственном изоляторе, не совпадают. Так, например, в первоначальных показаниях Кулаев не называет точного числа террористов, захвативших школу. И только через некоторое время появляется в его показаниях число 32, удивительно совпавшее с количеством трупов боевиков, обнаруженных после штурма школы. Что же произошло с Кулаевым? Почему он «уточнил» свои показания? В суде ответил сам террорист: «Меня били!». То есть на подследственного Кулаева оказывали давление. В принципе этот факт не может вызвать ни удивления, ни тем более сочувствия к террористу. Но важно другое: почему прокуратура зациклилась на цифре 32? Неужели так велико желание «прикрыть» неумелые, непрофессиональные действия антитеррористического оперативного штаба, в результате которых из школы смогли уйти боевики?

По информации «Новой», сотрудники прокуратуры неофициально признают факт, что боевиков в школе было больше. Но из разговоров со следователями, фамилии которых мы пока не можем назвать, напрашивается еще один вывод: прокуратуре запретили идти дальше цифры «32», запретили проводить расследование по этому исключительно важному вопросу. Почему?

Из показаний, данных бывшими заложниками на суде, четко обозначилась группа боевиков, профессиональных диверсантов. Всех их объединяют славянская внешность, русые волосы, правильный русский язык без акцента. Среди этой группы людей заложники особо запомнили русскую женщину со светлыми волосами, завязанными в конский хвостик, в черном камуфляжном комбинезоне, со снайперской винтовкой. Она не скрывала свое лицо, не была шахидкой, курила. Также многие заложники рассказывают о высоком, крупном рыжем мужчине с красным (эффект близко расположенных к коже капилляров) лицом, который говорил на чистом русском языке, изредка заходил в спортзал и приказаниям которого беспрекословно подчинялся Полковник (Хучбаров). Что интересно, на этого мужчину заложникам запрещали смотреть и заставляли опускать голову или закрывать глаза руками. Но именно из-за запрета многие люди обратили особое внимание на этого человека и смогли рассмотреть его внешность. Среди трупов боевиков этих людей нет…

Кроме того, посмертное медицинское освидетельствование найденных после штурма боевиков показывает, что на многих трупах не обнаружено следов от прикладов на предплечье, а ведь, по логике, должны быть, так как эти террористы вели многочасовой бой. Практически все боевики изуродованы несколькими выстрелами в голову, что не позволяет уверенно их идентифицировать.

Очевиден «незамеченный» официальным следствием вопрос: что это за особая русскоязычная группа снайперов и диверсантов, которая и руководила, по сути, террористической операцией? Когда они ушли из школы?

Из показаний потерпевших уже ясно, что первые два дня боевики не заминировали или не полностью заминировали спортивный зал, что по крайней мере одна из двух «кнопок», на которых постоянно дежурили террористы, была муляжом. (Но не все террористы об этом знали, и, по мнению некоторых заложников, среди которых многие служили в армии и имеют навыки разведывательного и саперного дела, у террористов была четкая иерархия. Как образно выразился на суде потерпевший Казбек Мисиков, боевики условно делились на «пехоту» и «сержантов». Кроме того (это утверждает не только Мисиков, но и другие заложники), была группа боевиков, которые не появлялись в спортзале, но именно они принимали все важные решения в переговорах с оперативным антитеррористическим штабом.)

Из показаний заложников ясно, что после того, как Аушев смог войти в школу и вывел 26 человек, боевики расслабились, взрослым опять разрешили ходить в туалет и приносить детям воду. Но уже утром третьего сентября боевики вели себя очень агрессивно и нервно, спорили между собой, предупредили заложников о готовящемся штурме школы и ПЕРЕМИНИРОВАЛИ зал, замкнув цепь на отключение света (если свет перед штурмом в школе отключают, цепь замыкается, и следует взрыв). Но, самое главное, никто из заложников больше не видел тех самых русскоязычных славян-террористов, что позволяет сделать вывод или хотя бы задать правомерный вопрос следствию: где эти люди и могли ли они уйти из школы в ночь со второго на третье сентября? Что вообще произошло этой, возможно, решающей ночью? Что заставило боевиков нервничать?

Представители гособвинения не только не задают этих вопросов, но и всячески избегают показаний на эту тему, грубо перебивая потерпевших. Прокуроры делают это настолько демонстративно и неловко, что судья Агузаров несколько раз был вынужден осадить гособвинение. Все это вызывает у потерпевших сильные подозрения в объективности прокуратуры и целях, которые она в своем расследовании поставила.

Какие цели у Генпрокуратуры: приговорить Кулаева или все-таки выявить на суде все обстоятельства теракта, ведь без этого и вина Кулаева будет не полностью доказанной? Такие вопросы жители Беслана начали задавать еще в мае. Уже первые заседания показали, что прокуратура бесцеремонно давит и на суд, и на потерпевших, пытаясь свести их свидетельства к механическому повторению показаний, данных на предварительном следствии.

Очень показательно, например, гособвинитель Семисынова давила на бывшую заложницу Зарину Токаеву, дававшую показания в прошлый четверг. Пока Зарина рассказывала о «малозначительных», с точки зрения прокуратуры, эпизодах (одна из заложниц выбросила на пол кошелек с деньгами, которые подобрал террорист и вернул ей со словами: «Что же ты их бросаешь? Они что, тебе больше не понадобятся?»), прокурор Семисынова вела себя тихо. Но потом Токаева стала рассказывать о событиях третьего сентября и взрывах, приведших к штурму школы.

— Когда прозвучал первый взрыв, я упала и увидела потолок. Он стал гореть и обваливаться… Я увидела боевиков, которые стояли у раздевалки. Их лица были растерянными. Они сказали, я услышала: «Вас ваши взорвали». Пока я приходила в себя после взрыва, крышу спортзала все время сильно бомбило. Мы и несколько детей перебирались перебежками сначала из спортзала в раздевалку, потом во вторую раздевалку. Везде прятались и кричали от страха дети, которых мы на ходу подбирали. Все время сильно бомбило зал и крыши раздевалок, казалось, мы переходим из раздевалки в другое помещение, и это помещение сразу же начинают бомбить. Но ведь боевиков в спортзале не было. Зачем бомбили?

— Что вы подразумеваете под бомбежкой? — спросила Семисынова.

— Ну… — растерялась заложница. — Это когда снарядами бьют по крыше и стенам и они разрываются. Вот примерно так было в спортзале и школе.

— На предварительном следствии вы дали показания, что боевик поправил мину, которая висела над вами, что-то сделал там руками, и она взорвалась.

— Да, я помню эту мину. Три дня она надо мной висела. Третьего сентября подошел боевик и поправил ее. Но когда прозвучал первый взрыв, эта мина упала и не разорвалась. Она лежала рядом со мной.

— Но раньше вы другое говорили, у вас другие показания были… Вы помните? Эта или не эта мина взорвалась?

— Я помню, что вы меня допрашивали. Я в больнице лежала, а вы меня там три раза допрашивали, — сказала Зарина. — Я эту мину за три дня в лицо изучила. Она после первого взрыва не взорвалась. От первого взрыва задрожали стены спортзала и рухнул потолок…

— Нет больше вопросов, — прервала потерпевшую гособвинитель Семисынова*.

После четвергового заседания Комитет матерей г. Беслана дал пресс-конференцию и распространил заявление о неудовлетворительной работе следственной группы Генпрокуратуры.

Суть в том, объясняют «матери Беслана», что после теракта у всех нас были вполне четкие вопросы, на которые должно было ответить следствие. Увы! После того как потерпевшие ознакомились с результатами работы этого самого следствия, к имевшимся ранее вопросам прибавился еще один. Российская прокуратура разучилась расследовать преступления или ей не позволяют этого делать?

Вот несколько цитат из заявления Комитета "Матери Беслана".

«Дзасохов, Андреев, Дзугаев (пресс-секретарь Дзасохова, после теракта повышен до министра культуры и СМИ. — Е.М.) врали сознательно. Ведь 1 сентября уже в 11.00 прокурор РСО-А Бигулов А. вынес постановление о возбуждении уголовного дела по факту захвата заложников в школе № 1, в котором указал, что захвачено свыше 600 заложников, а не 354… Эта ложь… влияла на отношение террористов (к заложникам. — Е.М.)… Так, ряд свидетелей показали, что боевики согласились было отпустить детей до 7 лет, но когда СМИ передали информацию о 354 заложниках, то они отказались и просто озверели.

…Поспешно решен и вопрос об отказе в возбуждении уголовного дела по факту применения при штурме школы танков, огнеметов и других средств. И здесь не дождались результатов назначенной ситуационной экспертизы и сделали вывод о том, что эти средства вреда заложникам не причинили. …В постановлении указано, что при штурме здания школы и освобождении заложников личным составом частей и подразделений применялись огнеметы РПО-А «Шмель», гранатометы и танк Т-72. Только военнослужащим в/ч 12356, кроме семи огнеметов, было использовано во время штурма, по официальным данным, 7210 различных патронов, 10 гранат, произведено семь выстрелов из танка. Добавьте к этому использованные другими подразделениями средства, и станет понятной плотность огня, который был обрушен на школу. Постановление (об отказе в возбуждении уголовного дела. — Е.М.) заканчивается выводом о том, что при штурме все это вооружение применялось в соответствии с руководством по его применению в связи с невозможностью пресечь действия террористов, следствием чего явилось уничтожение террористов (выделено мной. — Е.М.).

Оказывается, вся мощь свинца, железа и огня была вложена в 31 террориста и в стены школы. Поэтому следствием «данных о причинении заложникам повреждений от… применения (танков, гранатометов, огнеметов и др. оружия неизбирательного характера. — Е.М.) не получено».

…Сами военные не отрицают применения танков в то время, когда существовала опасность для находившихся в школе людей. Так, они утверждают, что штурм закончился около 24 часов, а танк стрелял по школе примерно около 21 часа, произвел по школе семь выстрелов осколочными снарядами по трем крайним окнам столовой и по трем крайним окнам второго этажа, часть стены была обрушена.

…Следствие не выяснило, была ли необходимость в применении (огнеметов. – Е.М.) в переполненной истощенными заложниками школе, если учесть большую площадь поражения при их использовании. Так, площадь поражения живой силы огнеметом составляет 50 квадратных метров при температуре 1800 градусов.

…Изложенные факторы повлияли на наступление тяжких последствий, и повинны в этом в первую очередь члены оперативного штаба, которые показали свою полную несостоятельность.

Вот некоторые характеристики (из материалов уголовного дела. — Е.М.) работы оперативного штаба:

«Мероприятия по освобождению заложников и штурму не планировались, условия (когда, при каких обстоятельствах) применения оружия не обсуждались, эвакуация жителей из прилегающих районов обеспечена не была»;

«Был низкий уровень оказания медицинской помощи и эвакуации, недостаток работников, средств эвакуации и доставки. Вопрос о создании сплошной зоны блокирования неоднократно поднимался, но эта задача решена не была...»

«Координация действий была только с «Альфой». Ни частот, ни позывных других подразделений мы не имели»...

К сожалению, это очень важное и точное заявление, подготовленное Комитетом матерей, оканчивается угрозой потерпевших, которые прекратят ходить на процесс по делу Кулаева, если к концу сентября следователи Генпрокуратуры не найдут иных виновных в гибели 330 заложников (из них 186 детей), кроме террориста Кулаева и трех милиционеров Правобережного РОВД.

Впрочем, не все потерпевшие с этим согласны. Эмма Бетрозова и Элла Кесаева, члены Комитета матерей, считают, что ни в коем случае нельзя уходить из процесса, потому что это единственная возможность заставить прокуратуру и суд выяснить меру вины всех ответственных лиц, начиная с местных пожарных и участковых и заканчивая Патрушевым, Нургалиевым, Фрадковым и Путиным. Сделать это могут только потерпевшие. Если же они перестанут ходить в суд, то процесс над Кулаевым продолжится. Только вот много времени этот процесс не займет. Как и планирует замгенпрокурора по ЮФО Николай Шепель (о планах прокурора рассказал Александр Торшин в интервью «Эху Москвы»), приговор боевику вынесут в конце сентября, и на этом расследование теракта в Беслане будет закончено.

— А ведь мы уже однажды ушли массово с судебного заседания, — вспомнила Элла Бетрозова. — Мы сделали это в знак протеста, хотели, чтобы процесс шел объективно, а не под давлением прокуроров. Мы поднялись и заявили судье, что уходим, а Николай Шепель даже не скрыл своей радости: «Пожалуйста! Пожалуйста! Ведь это ваше право!».

* Впрочем, читатель может самостоятельно сделать вывод о мотивах и манерах гособвинения на судебном процессе. Расшифровки всех судебных заседаний оперативно появляются на сайте www.pravdabeslana.ru. И на каждом заседании прокуроры Семисынова, Шепель, Черчесов так или иначе оказывают давление на потерпевших, уводят их в сторону, сбивают с мысли, когда люди начинают вспоминать что-либо важное.

Ситуация дошла уже до конфронтации. Практически на каждом заседании потерпевшая Марина Пак (у нее погибла единственная дочь в школе) упорно пытается заявить отвод прокурору Семисыновой. (Прокурору конечно же дать отвод нельзя, отвести можно только судью.)

Елена Милашина