Анета Гадиева говорит, что ее нет, уже 13 лет. Говорит, что живет в память о своей десятилетней дочке Алане, которая погибла в первой Бесланской школе

Научный сотрудник Северо-Осетинского отдела социальных исследований ИСПИ РАНН, сопредседатель комитета "Матери Беслана" Анета Гадиева, рассказала корреспонденту Sputnik Дзерассе Биазарти о том, как Беслан стал историей, о социальных процессах, которые происходят в осетинском обществе и о памяти, как о важном механизме самосохранения народа.

— 13 лет назад случился Беслан, и уже 12 лет, как в Беслане школьники идут в школы 5-го сентября. В Беслане, но не по всей Осетии.

— Если бы это даже в районе не сделали, это было бы что-то совсем абсурдное. На первую же годовщину они пошли уже пятого в школу. Это на столько логично было, так ведь? Но если честно, то мы не отслеживали как в других местах было. Нам было не до того. Уже позже, когда мы в город переехали, я, когда видела в эти дни детей, которые идут нарядные, с ранцами… Что творилось в моей душе… Это было невообразимое ощущение. И не только у меня. У всех. Мы первые годы реагировали особенно остро на все.

— Вы обсуждали это между собой, среди Матерей?

— Да, постоянно обсуждали. Но, мы никогда эгоистичны не были в своем горе. И мы не могли навязывать республике такие моменты. Мы старались минимум влиять на какие-то ситуации, потому, что понимали — у нас ни сил не хватит, ни особого права нет, диктовать какие-то условия во всех областях. Мы решили идти по пути того, чтобы расследование шло в нужном направлении.

Обида естественно была. Потому, что ты видишь, что ты один, хотя все говорят: "Это наше общее горе". Но, реально ты понимаешь, что у них праздник — а у нас горе. А диктовать, говорить: откажитесь от своего праздника — мы считали, что не имеем права. Каждый должен будет сам до этого дойти. И хотя впоследствии, мы стали поднимать этот вопрос, но, в каком плане. Мы говорили, что надо противостоять терроризму, воспитывать детей, чтобы это не забылось, нужно в эти дни детям напоминать, что произошло. Но наш народ отличается некой беспечностью, и мы не можем свою новейшую историю оценивать объективно. У нас короткая память.

— С чем это связано? Вы можете объяснить или предположить?

— Ответ в плоскости социальной психологии скорее всего. Если исторически просматривать путь нашего народа, то ему на протяжении ряда веков приходилось просто выживать. И наверно это сыграло свою роль. Мы всегда стараемся обходить острые углы даже в угоду кому-то. Не думая "о своем". О своем народе, о своих приоритетах. Стараемся быстрее забыть плохое. С одной стороны — это и правильно. Но, с другой стороны, народ без корней очень легко вырвать, как дерево без корней.

— Может с народом некий надлом случился?

— Надлом был, конечно. Один из надломов, кстати, случился в 1981 году. После которого народ уже не смог консолидироваться.
История показывает, что появляется личность, которая консолидирует народ, или какое-то событие, которое консолидирует и наступает новый этап в истории народа.

— Беслан стал тем событием, которое консолидировало осетинский народ?

— Ну вы сами видите, что нет. Скажем, за 10 лет, что прошли после трагедии — нет. Все говорили об этом — но нет. Беслан рассматривался не как трагедия объединения, а на некоем обывательском уровне. Не было осмысления, только сплетни: как, кто себя ведет, кто что получил… Из этой плоскости не выходило ничего. Только это и мусолили.

Так было обидно, а у нас в душе было космическое восприятие всего этого. Это же не только потому, что там наши дети были. Масштаб такой… Этих детей убили, а мы, женщины, говорили: а мы не хотим, чтобы невинных убивали в том народе! Несмотря на то, что просто распирало от боли. Мы мыслили так, что опять пойдут туда лучшие и погибнут. Женщины буквально падали, цеплялись за ноги своих мужей и просили: "Не надо!"

Это же какая мудрость… Мы не хотели, чтобы эта боль, от которой нас разрывало, мы не хотели, чтобы она перекатилась и поглотила весь наш народ.

— За что нам был Беслан?

— А может "для чего был Беслан?" Я много раз рассказывала, тогда, в спортзале со мной рядом сидел мальчик Сармат, он был с параллельного класса моей девочки. И он спрашивал меня: "Тетя, почему это с нами случилось? Мы что, такие плохие, что это именно с нами случилось?" Маленький ребенок уже там это осмысливал, спрашивал "почему с нами". Это урок, это жертва нашего народа. И если наш народ не осознает эту жертву… Да, мы придем к гибели. А мы в своей духовной жизни скатились. Кто мы на сегодняшний день? Кто угодно, но не творцы.

И даже если брать период существования СССР, то мы тоже можем приводить примеры. В одном мы были героическими, а в другом, по отношению к себе мы были преступниками. Взять период репрессий, как мы себя вели — стучали друг на друга, доносили. И в результате у нас 30 000 репрессированных. Хотя в тоже время — у нас самое большое количество героев Великой Отечественной войны…

— Вы говорите о духовном падении?

— Да. То, что даже еще в нашем детстве было непозволительно, сегодня это нормально. У нас в школе, не дай Бог было, чтобы мальчики заматерились — а сейчас это норма. Или не дай Бог, чтобы кто-то из них обидел девочек или младших. То есть были нормы, которые надо было выполнять, иначе ты выпадал из общества.

На сегодняшний день все можно. С одной стороны, это упрощает во многом жизнь, а с другой — приводит вот к таким катастрофам, как Беслан. Кто-то же пропустил их. Они как говорили в спортзале, они смеялись и говорили: "Если бы вы знали, как мы сюда проехали. Если бы вы знали, за сколько ваши нам вас продали". Может конечно они и провоцировали… Они над нами издевались. А еще они нам говорили: "Кто вы такие? Рожаете наркоманов, проституток и пьяниц. Они нам озвучили наше моральное падение. Эти уроды нас этим попрекали. Они били именно по больному. А мы за эти годы, минувшие с теракта, никаких выводов не сделали. Все сводилось только к оцениванию ситуации с потерпевшими. Как в свое время было с беженцами с юга — тогда, во время войны, обсуждалось только их поведение здесь. Теперь так же было и снами: обсуждали только кто, как себя ведет. "Сколько они нахапали, сколько им еще надо, что они еще хотят?" — вот только эти вопросы и сплетни, больше ничего. Естественно это было невыносимо.

— Вы сказали "за 10 лет после теракта", значит за последнее время что-то все же стало меняться?

— Я недавно сказала нашим: вот вы посмотрите, мы тоже станем историей. Придет осознание того, что мы делаем. И в прошлом году все началось. СОГУ выступил с инициативой и все ВУЗы страны запустили флэш-моб #ПомниБеслан. Потом стали нас приглашать в другие города. А в этом году так вообще, столько внимания к теме Беслана. Мы ведь бились, бились и вот, все не зря.

— А с чем это может быть связано, как вы думаете? Смена поколений?

— Я думаю, что на расстоянии видится более ясно, ты можешь на расстоянии оценить масштаб. И да, происходит смена поколений. И появляются личности, у которых есть национальное самолюбие, и которые задумываются что ждет, не только их. Они ответственно относятся к будущему. У них дети рождаются. И они понимают, что не сделай они нашу сегодняшнюю жизнь иной — они проблемы оставят своим детям.

Детям же не только богатство материальное нужно оставлять, нужно и духовное что-то оставлять. Чтобы у них стержень был. Я всегда говорю: если мне эта жизнь осталась, то как я могу сидеть как улитка? А мой ребенок в каком обществе останется? Меня нет. Все что я делаю, я делаю от имени своей старшей девочки. Она была такая взрослая, она размышляла, мы наравне могли общаться. Задавала вопросы, которым я удивлялась, поражаясь глубине. И вот она, и они все должны уйти в небытие? Я думаю это преступление.

А потом, когда мы уйдем все будет по-другому видеться и смотреться. И даже забудется, что и школу мы отстояли, не дали ее сравнять с землей.

— Расскажите, как это было.

— Недели две, три прошло после теракта и тут мы узнали, что школу будут сносить. Мы с Ритой Сидаковой в ужасе были, только мы вдвоем, а наши все были "за снос". А я говорю, давайте у журналистов спросим. И мы стали у журналистов спрашивать, иностранных и наших: "Как вы считаете?" А они: "Как?! Как сносить?!" И вот мы встали и сказали: "Только через нас проедете".

— Как такое могло прийти в головы?

— А о чем вообще говорить, если они взяли на следующие сутки, после теракта, все из школы вывезли на свалку. Потом лисы и собаки все растаскивали и выли?
Это тоже прошло мимо нас, мы бы и это не дали вывезти, но нам тогда не до этого было, мы искали детей и хоронили. А они вывозили. Я не знаю, это как можно назвать?

— Сокрытие, забвение… Анета, а Бесланский теракт был геноцидом?

— Для нашего народа, да. В таком масштабе — это геноцид. 13 лет мы не давали забыть о нем, но, попытка предать забвению была. Но, мы этого не допустим. Я все сделаю, чтобы этого не было. Я иногда думаю — может это эгоизм? Но, нет. Это не эгоизм. И думая, я вспоминаю, вот был же осетино-ингушский конфликт, но почему-то после этой трагедии не оказалось личности, которая бы вопрос поставила в правильном формате. И уже после того, как случился Беслан, я размышляла: ладно у нас, по нашему делу нет расследования, а у того события же тоже нет расследования? И как-то на круглом столе я задала вопрос: "А где расследование осетино-ингушского конфликта?" Все были удивлены постановкой вопроса. А может быть это расследование пролило бы свет и исчерпало эти отношения. Может, каждый из этих народов, нашел бы в себе силы признать правду, пусть неприглядную, но признать. А мы этого не сделали и тоже оставляем это своим детям.

Потом Колка была, и недавно мне сказали, что они обиженные, говорят, когда с ними это случилось, с ними рядом тоже никого не было. И я подумала, а ведь правда, ведь мы даже не поехали к этому лагерю и ничем им не помогли, не спросили.

Вот это эгоизм.

Но, зато, когда была война в Южной Осетии, в августе 2008-го года, наша позиция, позиция комитета "Матери Беслана" была очень активна. Вот кто тут бегал по городу, так это была небольшая группа южных осетин и комитет. Мы метались между домом правительства и Осетинским театром. Потом я повела толпу в ООН. Пришли мы туда, где они сидят, я говорю охране: "Пусть выходят они к нам". "Нет, — отвечают, — они не выйдут". А у нас то опыт уже богатый был, говорю им: "Ну тогда мы здесь останемся, будем стоять, и они отсюда не выйдут вообще".

Мы обращение в ООН написали, стали собирать подписи людей. Говорим: "Пусть они обратятся к иностранным государствам и сообщат о том, что идет геноцид осетинского народа. Почему лгут СМИ по всем миру?"

Нас долго не пускали, но потом сказали, что можно одному человеку войти. И я зашла, и спрашиваю их: "Вообще миссия ООН в чем заключается? Я, — говорю, — требую, чтобы вы обратились в штаб ООН, чтобы они признали, что идет геноцид осетинского народа".

Они не ожидали, это же непривычная для нас, осетин, реакция, поведение. И они куда-то, что-то отправили, письма, но я понимала конечно, что этого недостаточно. Поехала в комитет и сказала нашим, что надо писать всем нашим диаспорам осетинским, по всему миру. И мы тогда со всеми связались: С Фатимой Салказановой, во Франции, с турецкой диаспорой, с диаспорой в США, со всеми! У меня все эти письма сохранились. Мы связывались! Не министерство по делам национальностей, а мы! Они реально не знали, что делать. Бывают ситуации форс-мажорные и эффективность управленца проверяется тем, как он может действовать в критических ситуациях. А мы тоже, наверное, не могли бы, но нас жизнь научила.

Конечно кого-то осуждать, это тоже не правильно. Даже в нашей ситуации каждый идет своей дорогой. Хотелось бы чтобы мы все были на одной частоте. Каждый из нас, скорее всего, электромагнитные волны излучает и если они на одной частоте, то люди к какому-то согласию приходят, а если нет, то люди могут только спорить и ничего не способны решать.

К счастью какой-то костяк у нас есть, мы понимаем друг друга, понимаем масштаб своей миссии.

— В чем вы ее видите?

— Я живу не своей жизнью, я живу в память о дочке. Миссия моя сделать все, что в моих силах, чтобы не оставлять проблемы последующим поколениям. Хоть на толику, на какой-то отрезок, но что-то решить. Я думаю, что мы должны из инстинкта самосохранения как-то сохранить свое потомство. И это надо решать по всем направлениям.

— Решение какой проблемы вы видите сегодня первоочередной?

— Для народа?

— Да.

— Как социолог я должна сказать — трудовая занятость населения. Но я думаю, что первостепенная задача наша — хорошее образование. И образование не только в плане получения знаний, а духовное образование. Если мы будем своих детей учить правильно — то они смогут в этом мире правильно жить и выбирать правильную дорогу.

— Чему важно первого сентября научить своего ребенка?

— Мы знаем, что с 1934-го года — это день начала учебного года, традиционно. Но, это теперь праздник с такой горечью… Я думаю, что если, скажем, 3-го сентября, в школе проведут памятное мероприятие, а 4-го уже праздничную линейку, это будет правильно. Но мы не можем настаивать. Мы должны понять, что перенос праздника можно сделать, а перенос трагедии — уже нет. Вот это свершившийся факт. Мы бы были рады, чтобы это было не первого и не третьего, но так случилось. И мы не можем изменить эту дату. Мы никому ничего не навязываем. Но мы не виноваты, что в эти дни не можем радоваться. Радуйтесь, но не ставьте нам в укор, что мы вам мешаем радоваться.

— Анета, рассказывают, что когда в село Дзуарикау принесли последнюю, седьмую похоронку Газдановым, все село оделось в траур.

— Да помню. Но, люди тогда были все одинаковые. Сейчас мы всем живем по-разному. Даже с позиции той, что кто-то живет богато, а кто-то еле влачит существование.

При таком расслоении невозможно прийти к консолидации. Хотя, в этом спортзале кого только не было. И богатые, и бедные, и дети правителей, и детей бедных мигрантов, и разных вероисповеданий, разных наций — маленький мир. И все были равны. Все одинаково умирали. И все понимали, что все это так незначимо, а значима жизнь, которую отнимают.

Чем больше нас делают потребителями, тем меньше шансов у нас в будущем. Поэтому я говорю о важности образования.

В этом году что-то происходит. Какое-то понимание приходит, не зависящее от нас. В космическом пространстве замыкается цепь событий. И я надеюсь, что все не зря. Важно, что там сейчас строят часовню, верующие со всего мира будут туда приезжать. Это место будет святым местом, я так думаю.

Любому народу хочется объединиться вокруг чего-то, если он хочет продолжать свой путь. Я думаю очень многое зависит от нас.